Кентавр на распутье - Страница 31

– Очень удобный принцип, – ехидно улыбнулся он.

– Еще удобней занимать у всех подряд, – не задержался я с ответом. – Где-нибудь да обломится. А дальнему знакомцу можно не возвращать.

Тотчас у него потухла улыбка: верно, вспомнилось что-то. Это не означало, что у Эдвина проснулась совесть, – но кому приятно, когда тычут в собственное дерьмо.

– Похоже, ты не веришь, что люди могут исправляться? – спросил он.

– Не знаю никого, кто со временем сделался бы лучше, – заявил я, глядя на него в упор. – А ты?

Лишь бы не отвечать, Эдвин пустился в длинные рассуждения, постепенно приведшие его к другой теме, совершенно не связанной с исходной. Что значит политик – позавидуешь такому умению!

– Знаешь, что мне кажется? – спросил я, когда хозяин наконец выдохся. – Что ты сам в это замешан. Слишком приметный ты прыщик на нашем ровном месте. А увлечь тебя, как уже поминалось…

– Не гневи Бога! – всполошился Эдвин.

– Бога нет, – сообщил я. – Распяли его, слышал?

Но он уж успокоился, вернувшись в прежнее благодушие, и снова принялся за дегустацию гостинцев, предпочтя их моим догадкам. Вообще, равновесие Эдвин умел восстанавливать не хуже ваньки-встаньки.

– Не провожай, – велел я, поднимаясь. – И пышку свою не дергай.

Засим отбыл, аккуратно прихлопнув за собой дверь. Не дожидаясь лифта, затопотал по лестнице, больше глядя на очковый свой экранчик, чем под ноги. Потому что через оставленный в гостиной «глазок» созерцал тот же персонаж, но уже как бы сошедший со сцены, больше не работающий на публику. Артиста без зрителей.

Размеренно дожевывая маслину, Эдвин глядел на закрывшуюся дверь едва не с нежностью. «Покуда есть на свете дураки…» – промурлыкал он сочным баритоном. Затем, подняв трубку, рассеянно настучал номер, будто ритм любимой мелодии.

– Э-э… Узнал? – сказал в трубку. – Заскакивал тут общий друг… ну, ты знаешь… кой-чего принес на хвосте… может, сам не ведая. Так его тоже не худо б того… угомонить. Особенных хлопот не жду, однако… Свяжись с Хозяином, ладно?

На его лице на миг проступила странная мина – будто под кожей обозначились зубы. Потом сгинула.

Еще некоторое время я косился на экран, приглядываясь к Эдвину, но он больше не проявлял странностей, наконец принявшись за угощение с полной сосредоточенностью. После, наверно, дрыханет с часик, уложив молодку под бок. Может, даже потискает ее – если взыграет ретивое. А ближе к вечеру почапает на службу. Эти рельсы накатывались у Эдвина не первый год. Но вот занятно: кому он доложился? Хозяин, надо же!

Из казацкой слободы я выбрался быстро, а через несколько минут уже докатил до следующей станции в своем сегодняшнем маршруте. Это был тихий захламленный тупичок, куда почти не заезжали машины и даже пешие заглядывали редко. У облезлых стен скучали переполненные мусорники, а по брусчатке рассыпано много всего, от рваных газет до старых башмаков. Однако пахло не сильно, как будто залежи эти давно не обновлялись.

Я накатил «болид» на проржавелую решетку стока, после чего сдвинул соседнее кресло назад до упора и распахнул в днище люк. Сейчас же решетка задергалась, приподнялась, с омерзительным скрежетом сдвинулась вбок. Из сумеречной норы дохнуло смрадом и сыростью. Затем в люк просунулась кудлатая голова, покрутилась по сторонам и наконец обратилась ко мне чумазой рожицей.

– Привет, крысенок, – сказал я. – За что ценю тебя – это за точность. Вежлив, как король!

– Так дело же, – сипло откликнулся малец. – Что я, без понятия?

Упершись руками о край люка, он ловко забросил в салон щуплое тело и расселся прямо на полу, привалясь спиной к дверце. Несмотря на жару, упаковался пацан основательно – конечно, в поношенное, но отнюдь не в рвань. На ногах башмаки с высокой шнуровкой, на руках перчатки из толстой кожи, локти и колени покрыты доспешными щитками. Замызганную курточку стягивал брезентовый пояс, на котором с одной стороны крепилась шахтерская каска, исцарапанная и помятая, а с другой, в щегольском пластиковом футляре, пряталась рация, подаренная мною для оперативной связи. И пристегнутый к штанине нож, с широким незатупляемым лезвием, преподнес малышу тоже я. Но вот несло от него, как от крысиного гнезда. Неудивительно: ползая по норам, в какой только дряни не извозюкаешься.

– Ты бы хоть в море чаще окунался, – пожелал я без особой надежды. – А, Тузик? Ведь выходят же ваши штольни на берег!

– Днем там ловить нечего, – ответил ползун загадочно. – А ночью как бы самого не поймали.

– Когда я был маленький, – завел я старую пластинку, – у меня тоже была… н-да… То есть и я любил рыскать по пригородным пещерам. Но чтобы в них жить!..

Услышав внизу шуршание, спросил:

– А там что за шестерка? Уже обзавелся личной охраной?

– Я не Шестерка, – обиженно откликнулся тонкий голос. – Я – Валет.

– Хорошо, не Дама, – хмыкнул я. – Ну, что ты окопался там, птенцов высиживаешь? Шуруй наверх!

Бог знает, кто додумался наделять ползунов карточными кликухами, но по статусу это расставляло со всей определенностью. Выдержав положенную паузу, в салон забрался еще один маленький «морлок», вдобавок и похожий на крысенка, с острым выдвинутым носом и крошечным подбородком. Примостился рядом с Тузом.

– А чё, у нас и дама есть, – сообщил он, с любопытством озираясь. – Ничё девка, тока кусачая – жуть! Чуть тронешь за это самое…

И что в их возрасте может интересовать в «этом самом»? Уж и не помню. Перегнувшись через спинку, я достал из багажника коробку с гостинцами, плюхнул малышам на колени. Валет сразу зарылся в нее чуть не с головой. Туз повел себя солидней, ограничась шербетом и банкой фанты.